— Алекс? Нет. А разве он не звонил тебе?
— Я еще не был в офисе. Я случайно видел его вчера днем, но он убежал.
— Убежал?
— Его пытались сбить. Кстати, какая у тебя машина?
Он усмехнулся.
— Не считаешь ли ты…
— Нет.
— Старый мини-автобус. За два километра от него ты уже видишь облако ржавой пыли.
— Это был «форд-скорпио».
— Ну и? — Он вопросительно посмотрел на меня.
— Ты не знаешь, у кого такая машина?
— Нет. Но ведь не считаешь же ты… что кто-то пытался его сбить?
Я кивнул.
— Наверное, несчастный случай. Простое совпадение.
— Ты так думаешь? Послушай, Хауген. Что он, собственно, из себя представляет? Откуда он взялся?
— Алекс? — Пойдем выйдем на свежий воздух. — Он направился к входной двери.
Я последовал за ним. Фрёкен Бисмарк за стойкой проводила нас пристальным взглядом. Тяжелым, как свинец. Я был рад, когда за нами захлопнулась дверь.
На крыльце он вытащил пачку сигарет, предложил мне закурить, спокойно воспринял мой отказ и засунул сигарету в рот, прикурив ее от оранжевой одноразовой зажигалки. Затем закашлялся и глубоко вдохнул то, что называл свежим воздухом.
Шел дождь. Чтобы защитить от дождя сигарету, он прикрыл ее рукой.
— Александр Латор, — сказал он, лукаво улыбаясь. — Я знаю его уже почти… восемь лет.
Я ждал продолжения.
На его лице появилось совершенно необыкновенное выражение, словно он мечтал о чем-то романтическом. Словно он вообще не стоял на ноябрьской лестнице под мерзким дождем, а сидел в солнечном парке английской усадьбы и рассказывал мне о своей первой любви, которую не видел уже много-много лет.
— Я учился в Лондоне. В университете. Он тоже там занимался. У него была крошечная стипендия, которую ему дал какой-то религиозный фонд, специально организованный в его родном городе для обучения чернокожего населения. Он потратил почти все. Ему не давали разрешения на работу, и скорее всего его бы в самом скором времени вынудили уехать домой. Так что это ни в коей мере не был для него милый Лондон.
Он прикусил губу. Его взгляд скользнул по голым кронам деревьев парка вниз по дороге Святых к ряду будок контрольных постов новой кольцевой дороги, где в скором времени придется платить за въезд в город. Пейзаж очень напоминал границу какого-нибудь восточноевропейского государства.
— Именно в то время, так уж все сложилось, я получил большие деньги. Мои родители, активные члены организации «Помощь церкви», разбились на вертолете. Они оставили довольно приличное состояние, и я оказался единственным наследником. Я сам был единственным ребенком в семье, и у меня не было родственников. — Он бросил на меня быстрый взгляд. — Должен тебе сказать… Что для старого радикала было настоящим шоком внезапно оказаться миллионером.
— Значит, это было огромное состояние?
Он кивнул.
— Мой отец с умом размещал свой капитал, а на себя они почти не тратили денег. Я звал их последними самаритянами. Я считал, во всяком случае одно время, что им следовало поддерживать движения освобождения в мире. Но когда они внезапно погибли, оставив мне такую кучу денег… Я решил не тратить их на себя. Я хотел почтить память родителей. Я подумывал, не перевести ли мне все деньги на счет «Помощи церкви» или организовать собственный фонд. Но затем я решил сделать по-другому.
— Как именно?
— Мне хотелось все держать под контролем. И в политическом аспекте тоже. Я как раз познакомился с Алексом. Я решил превратить его в своего подопечного. Другими словами — оплатить его образование и оказать хотя бы одному человеку из третьего мира услугу.
— А образование он должен был получить в Норвегии?
— Нет-нет. — Он усмехнулся. — Мне совсем не хотелось поддерживать деньгами норвежскую систему образования. Но он хотел получить образование инженера-технолога нефтяной промышленности. В этом случае было естественно приехать к нам.
— А как вы смогли все это сделать чисто практически?
— Я положил деньги на счет с самыми большими процентами, какие только смог найти. Два раза в год я перевожу определенную сумму. Конечно, с учетом роста цен, на его личный счет.
— И эта сумма равняется…
— Как раз на этот вопрос я не вижу не малейшего основания отвечать. Главным для меня было объяснить тебе наши отношения с Алексом. Своего рода гуманитарная помощь.
— Причиной моего вопроса послужило мое посещение его квартиры сегодня утром.
— Ну и что?
— Да то, что если ты оплатил его видео- и аудиоаппаратуру, то у тебя должны быть средства, которые позволяли бы профинансировать строительство рыбоконсервной фабрики среднего размера на восточном побережье Африки.
— У тебя типичные взгляды норвежского моралиста. Если бы ты знал, из какой семьи он происходит…
— Именно об этом я и просил тебя рассказать.
— Это невозможно описать. Он вырос в соломенной хижине, без отца. Начал работать в восемь лет. Мыл полы в бараке местной шахты, а когда подрос, стал работать там сам. А по ночам читал. Потом ему удалось получить стипендию… Я с удовольствием даю ему возможность пожить в роскоши. Кроме того, его аппаратура ничем не отличается от той, что стоит в комнате любого норвежского подростка.
— В таком случае я бы поменялся комнатами с любым норвежским подростком.
Он заговорщически подмигнул мне.
— У тебя-то, Веум, наверняка стоит Slvsuper 68 года. Мы с тобой принадлежим к странному поколению. Мы совершили сексуальную революцию, трахались со всеми подряд и поднимали красный флаг мужского члена на баррикадах. Вместо алкоголя мы курили гашиш и даже не подозревали о той волне, что смоет нас. — Он кивнул головой по направлению к зданию за нашими спинами. — Часть из нас ты найдешь там. Им прописан курс лечения от наркомании, которая может заставить поверить даже динозавра, что он — мышь. Два раза в день они переживают внутренний ядерный взрыв, а оставшуюся часть времени лежат на полу и пытаются собрать воедино свои молекулы… А от сексуальной революции остался СПИД. Но — и именно это я хочу подчеркнуть — во всех других областях жизни мы были крайне консервативны и моральны. Самая дешевая аппаратура и черно-белые телевизоры до середины 80-х. Машины мы стали покупать, только когда нужно было отвозить детей на футбольные соревнования. Но есть другие культуры, с другими ценностями. Алекс… Музыка имеет для него необыкновенно большое значение. Подобная стереосистема…
— Теперь ясно, почему у него проблемы с полицией по делам иностранцев. Им трудно понять все это. Может, самое лучшее прийти в полицию самому, играть с открытыми картами, взять адво…
— Мы уже пробовали все это, ведь мы же тебе говорили. Они все решили, Веум. Я не думаю, что у нас есть шанс. Мне кажется, ему остается только уехать и надеяться получить вид на жительство в Англии, где, может быть, ему удастся закончить образование.
— Да, кстати, в деканате мне сказали, что он сдал экзамены в последний раз вот уже несколько лет тому назад.
— Они называют это успехами в учебе, Веум. В данном случае успехи плохие. Но это не имеет ни малейшего отношения к Алексу. Это не касается Отделения банка по займам студентам. Алекс ни у кого не берет денег, кроме меня, а на моем счету еще достаточно денег на много лет вперед. А эти идиоты являются в полицию и болтают о плохих успехах в учебе! Он может позволить себе работать в собственном темпе, углубиться в учебу. Кроме того…
— Да?
— У него есть гордость. И он не может просто так согласиться с подобной ситуацией. Жить за мой счет. В некотором смысле. Поэтому он все это время подрабатывал, чтобы иметь собственные деньги. Это тоже отнимает время.
— А где именно он работал?
Он с иронией посмотрел на меня.
— Как ты думаешь, где могут работать такие, как он? Черные? В качестве приглашенного профессора в институте ядерной физики или посудомойки и уборщика в отелях и ресторанах?
— Какие-нибудь конкретные примеры?
— Мест работы?
— Да?
— Ну… Два последних места… Сначала он работал на фирме, которая называется «Финансовое акционерное общество Бернера». Но там он не задержался.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Спроси их. Но во всяком случае, они помогли ему найти другую работу — в отеле, который принадлежит фирме. Там он и работал.
— В отеле, который принадлежит брату Хенрика?
Он хотел было кивнуть, но передумал.
— Хенрика?
— Ну да, ведь ты же знаешь Хенрика Бернера?
— Да-а-а, когда-то давно мы учились вместе.
— Вы дружили?
— Нет-нет. Едва знали друг друга.
— Но он был другом Сирен.
— Сирен… — Он вопросительно посмотрел на меня.
— Сирен Сэвог.
— А, она, угу. Но это случилось — после смерти ее мужа.